Хотя иногда «Исполин всех времен», как называли Потемкина в народе, мог быть и рассерженным, и недовольным. Впрочем, он был отходчив, и вспышки гнева были недолгими. То же самое состояние он признавал за другими. Вот анекдот, записанный Пушкиным:

— Знаете ли вы, хохлачи, — сказал однажды Потемкин, недовольный запорожцами, — что у меня в Николаеве такая колокольня строится, что как станут на ней звонить, так в Сечи будет слышно?

— То не диво, — отвечали запоржцы, — у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заиграють, то аже у Петербурги затанцують.

Но больше всего в этом «Циклопе», а это еще одна его кличка, ценились его добродушие и самоирония. Жил Потемкин широко и роскошно. Дом его был открыт, а столы ломились от изысканных блюд и невиданных яств. Согласно городскому преданию, Петербург обязан Потемкину первыми фруктовыми лавками, которые при нем появились на Невском проспекте. Этот вельможа требовал себе к столу свежих вишен, малины и винограда даже зимой. В Петербурге рассказывали, что самому князю уху подавали в «огромной серебряной ванне, весом в семь-восемь пудов». По преданию, «князю готовили уху из аршинных стерлядей и кронштадтских ершей» в кастрюлях, в которые входило до двадцати ведер жидкости. О великолепной потемкинской кухонной ванне из серебра сохранился анекдот, записанный П. А. Вяземским:

В Таврическом дворце князь Потемкин в сопровождении Левашова и князя Долгорукова проходил чрез уборную комнату мимо ванны.

— Какая прекрасная ванна! — сказал Левашов.

— Если берешься ее всю наполнить [это в письменном варианте, а в устном тексте значится другое слово], я тебе ее подарю, — сказал Потемкин.

Левашов обратился к Долгорукову, который слыл большим обжорой:

— Князь, не хотите ли попробовать пополам?

Отметим одно немаловажное и весьма любопытное обстоятельство. На анекдоты, рассказываемые нами, в свое время обратили внимание такие искушенные в литературе авторитеты, как Александр Сергеевич Пушкин и Петр Андреевич Вяземский. Это не случайно. Кроме собственно фольклорных свойств, присущих только анекдотам, они обладали еще и мощным влиянием на общественное мнение, и известными художественными достоинствами, оцененными далеко не худшими представителями русской литературы. Вот и Николай Васильевич Гоголь в «Ночи перед Рождеством», рассказывая о фантастическом появлении кузнеца Вакулы в Петербурге, вписал в повествование анекдот о Потемкине:

В Зимнем дворце. Входит Потемкин.

— Это царь? — оглядываясь по сторонам, спрашивает пораженный Вакула.

— Куда там царь! Это сам Потемкин, — отвечают ему знатоки.

Последним представителем русского фаворитизма можно считать Алексея Андреевича Аракчеева. Аракчеев слыл одной из самых одиозных и неоднозначных фигур сразу двух царствований — павловского и александровского. Свое головокружительное восхождение по иерархической лестнице он начал в Гатчине, еще при Екатерине II. Аракчеев был замечен и выделен наследником престола Павлом Петровичем. Он был назначен комендантом Гатчины и одновременно начальником сухопутных войск наследника, а с восшествием Павла Петровича на престол стал комендантом Петербурга. В 1799 г. Аракчеев возводится в графское достоинство. Через восемь лет, уже при императоре Александре I, становится генералом, а еще через год — военным министром. Он был беспрекословно исполнителен и предан. Даже на его гербе было начертано: «Без лести предан». Но исполнительность эта была типично солдатской, бездумной, а преданность — рабской. Однако именно это ценилось в нем превыше всего. Во время частого отсутствия Александра I в столице Аракчеев фактически руководил государством.

Многочисленные прозвища, которыми наградил народ Аракчеева, вполне исчерпывают его противоречивую характеристику. «Гатчинский капрал» и «Большая обезьяна в мундире», «Граф Огорчеев» и «Змей Горыныч», «Сила Андреич» и «Гений зла» и даже «Страшилище России» — видимо, далеко не все, что сохранилось о нем в фольклоре. Прозвищам временщика вторят и анекдоты о нем.

Инспектируя однажды роту артиллерии, которой командовал Ермолов, Аракчеев нашел артиллерийских лошадей в неудовлетворительном состоянии и строго заметил:

— Знаете ли, сударь, что от этого зависит вся ваша репутация?

— К несчастью, знаю, — ответил Ермолов, — наша репутация часто зависит от скотов.

Невысокого мнения об Аракчееве был и официальный Петербург. Однажды в свете распространился слух, что Аракчеева собираются избрать почетным членом Академии художеств. Можно предположить, что вопрос об избрании обсуждался как в самых высоких придворных кабинетах, так и в стенах самой Академии. Не случайно мнение по этому вопросу конференц-секретаря Академии А. Ф. Лабзина стало сюжетом городского анекдота.

Президент Академии предложил в почетные члены Аракчеева. Лабзин спросил, в чем состоят заслуги графа в отношении к искусствам. Президент не нашелся и отвечал, что Аракчеев — «самый близкий к государю».

— Если эта причина достаточна, то я предлагаю кучера Илью Бажова, — заметил секретарь, — он не только близок к государю, но и сидит перед ним.

В обществе Аракчеева не щадили. Этот временщик был столь ненавистен, что даже его личная трагедия породила безжалостные анекдоты.

Когда была убита любовница и управительница Аракчеева Анастасия Минкина, тело ее было погребено в Грузине и на постаменте сделана надпись: «Здесь покоится прах Анастасии».

Нашелся человек, который, ненавидя временщика, под этой подписью приписал: «…и Аракчеева к себе зовет для благости России».

Когда протоирея Андреевского собора в селе Грузине просили написать воспоминания о подробностях грузинской жизни, он каждый раз говаривал:

— Принимался, но не могу. Правду писать об Аракчееве надобно не чернилами, а кровью.

Героями и персонажами городских анекдотов становились и военачальники. Это неудивительно. В стране, которая непрерывно находилась в состоянии войны или подготовки к ней, полководцы не могли не играть значительную роль в политической и общественной жизни государства. Полководцев в народе чтили наравне с лицами царской крови. Не зря в столице долгое время существовало негласное правило, согласно которому ставить монументальные памятники на городских улицах и площадях можно было только двум категориям людей, отличившихся перед Отечеством: лицам императорской крови и полководцам.

И действительно, первые памятники военачальникам в Петербурге были установлены на Марсовом поле. Один из них представлял собой традиционный мемориальный обелиск с посвящением: «Румянцева победам», второй — монументальную скульптуру бога войны в древнеримских военных одеждах, в которой легко узнавался Александр Васильевич Суворов. Судьба памятников была непростой. В 1818 г. они были перенесены на новые места. Памятник Румянцеву — в сквер на набережной Невы на Васильевском острове, а памятник Суворову — в центр вновь созданной площади рядом с Марсовым полем. Оба памятника до сих пор являются украшением Петербурга.

Крупнейший русский полководец, генералиссимус князь Александр Васильевич Суворов утверждал, что род его восходит к некоему шведу, который не то в XVI, не то в XVII в. воевал в рядах русской армии. Этому обстоятельству Суворов, видимо, придавал немаловажное значение. В его глазах быть потомком солдата-шведа было почетно. Швеция издавна славилась опытными и достойными воинами, охотно служившими во многих армиях тогдашней Европы.

Свою военную карьеру Суворов начинал капралом в 1748 г. Долголетний опыт воинской службы позволил Суворову выработать полководческие принципы, которым он следовал всю жизнь и которые легли в основу многих воинских уставов. Все эти принципы сводились к стратегии и тактике, заключавшимся в полном и окончательном разгроме противника в условиях открытого боя. За всю свою жизнь Суворов не проиграл ни одного сражения. Не зря о нем говорили: «Суворова никто не пересуворит». В народе он и сам был известен как мастер острых и лапидарных афоризмов, многие из которых стали пословицами и поговорками.