— В 1937 году Ленинград широко и торжественно отметил столетие со дня гибели Пушкина. Ах, какой это был праздник!

— Что ж, какая жизнь, такие и праздники.

Но кто же будет считаться с интеллигенцией, тем более что и она была вовлечена в эту пляску на костях. В Ленинграде был объявлен всесоюзный конкурс на памятник поэту. Как известно, в конкурсе победил проект молодого в то время ленинградского скульптора Михаила Аникушина. Проект был реализован, правда, уже после войны, в 1957 г. С тех пор памятник поэту украшает площадь Искусств. Но тогда, в 37-м, перипетии, связанные с проведением конкурса, породили анекдоты, достойные украсить любую коллекцию городского фольклора.

На конкурсе рассматривается проект «Пушкин с книгой в руке».

— Это хорошо, но надо бы немного осовременить, — сказал председатель жюри.

Через некоторое время проект был переработан. Он представлял собой Пушкина, читающего книгу «Вопросы ленинизма».

— Это уже лучше. Но надо бы поубедительнее.

После очередной доработки в проекте оказался Сталин, читающий томик Пушкина.

— Очень хорошо! — воскликнул председатель. — Но все-таки несколько натянуто.

Победил окончательный вариант проекта памятника, на котором Сталин читает «Вопросы ленинизма».

Еще более острым оказался анекдот, в котором были просто объявлены результаты этого замечательного конкурса:

Третья премия присуждена проекту, где Пушкин читает свои стихи, вторая — Сталин читает стихи Пушкина, первая — Сталин читает Сталина.

У искушенной ленинградской интеллигенции никаких иллюзий по поводу спектакля, устроенного Сталиным, не было.

Приходит Пушкин на прием к Сталину.

— На что жалуетесь, товарищ Пушкин?

— Жить негде, товарищ Сталин.

Сталин снимает трубку:

— Моссовет! Бобровникова мне! Товарищ Бобровников? У меня тут товарищ Пушкин. Чтобы завтра у него была квартира. Какие еще проблемы, товарищ Пушкин?

— Не печатают меня, товарищ Сталин.

Сталин снова снимает трубку:

— Союз писателей! Фадеева! Товарищ Фадеев? Тут у меня товарищ Пушкин. Чтоб завтра напечатать его самым большим тиражом.

Пушкин поблагодарил вождя и ушел.

Сталин снова снимает трубку:

— Товарищ Дантес! Пушкин уже вышел.

Как известно, вождь всего прогрессивного человечества любил пошутить. Как правило, от этих шуток у многих его соратников сводило от страха животы и пропадал аппетит. После его зловещего юмора, как говорится, было не до шуток. А сами шутки давно уже стали достоянием фольклора. И теперь трудно сказать, кто был автором той или иной из них: сам Сталин или народ, который вложенными в его уста словами его же и заклеймил на долгие годы вперед.

Шутка товарища Сталина:

— Если бы Пушкин жил не в XIX, а в XX веке, он все равно умер бы в тридцать седьмом.

Народу и в самом деле было не до шуток. Многие анекдоты, ходившие по стране в то время, были немногословны, окрашивались в траурные тона и отличались грустным кладбищенским юмором.

Пушкин был первым, кто не пережил 37-го года.

Через много лет после «юбилейного» пушкинского года Сергей Довлатов записывает впечатление от совместной с поэтом Анатолием Найманом поездки в один из новых районов Ленинграда. Как это часто бывает у Довлатова, запись смахивает на анекдот, тем более ценный, что его персонажами стали реальные люди. Не исключено и другое. Искрометный и умный Довлатов и сам вполне мог быть анонимным автором многих ленинградских анекдотов. В этом случае нам предоставляется счастливая возможность присутствовать при рождении одного из них.

Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома. Я говорю Найману:

— Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом районе.

Найман отвечает:

— Пушкин не согласился бы жить… в этом году.

Мрачным памятником Большому террору в Ленинграде стало огромное административное здание на Литейном проспекте, по иронии судьбы названное в народе Большим домом.

История этого дома началась в феврале 1917 г., когда восставшим народом был подожжен и затем разрушен один из символов свергнутой монархии Окружной суд, построенный еще в XVIII в. архитектором В. И. Баженовым на углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта. Развалины суда долгое время так и стояли, напоминая о разрушительном красном пламени революции. Рядом с Окружным судом на Литейном проспекте стояла Сергиевская Всей Артиллерии церковь, возведенная в конце XVIII в. в память о национальном герое Древней Руси Сергии Радонежском. В начале 1930-х гг. она была взорвана. В 1931–1932 гг. на месте этих двух зданий, вдоль Литейного проспекта в квартале между Шпалерной и Сергиевской улицами, были выстроены два административных здания: № 4 — по проекту архитекторов А. И. Гегелло, Н. А. Троцкого и А. А. Оля и № 6, спроектированного И. Ф. Безпаловым.

Выбор места для строительства Большого дома был не случайным. Оба вновь возведенные здания, объединенные общими переходами и коридорами, были также соединены еще с одним зданием — старинной царской тюрьмой, расположенной на участке № 25 по Шпалерной улице. Еще до революции это был знаменитый Дом предварительного заключения (ДПЗ), широко известный в свое время по фольклорному имени «Шпалерка». Здесь сидел сам Владимир Ильич, и именно здесь, если верить местным преданиям, он неоднократно «ел чернильницу, изготовленную из хлеба, и запивал чернилами из молока». В мрачном фольклоре советского периода истории тюрьмы ее аббревиатура — ДПЗ — хорошо известна расшифровкой («Домой Пути Забудь») и пресловутыми «Шпалерными тройками» — внесудебными органами из трех человек, назначенными от КГБ и ВКП(б). Через эти пресловутые «тройки» прошли десятки тысяч расстрелянных и замученных в советских тюрьмах и лагерях людей. О «Шпалерке» пели песни, слова которых до сих пор с содроганием вспоминают пережившие ужасы заключения питерцы:

Мало чем отличалось от песенного и поэтическое творчество, посвященное этой городской тюрьме. Те же болезненные и тягостные темы безнадежного одиночества в каменных казематах:

С 1932 г. в помещениях всех трех зданий расположилось управление НКВД — зловещая организация, получившая в народе соответствующие прозвища: «Жандармерия» или «Черная сотня». Деятельность этого мрачного института советской власти оставила неизгладимый след в судьбах сотен тысяч ленинградцев. Столь же характерными были фольклорные наименования самого комплекса этих сооружений. Кроме известного уже нам микротопонима Большой дом, у него были и другие народные названия: «Собор Пляса-на-крови» и даже «Малая Лубянка» — по аналогии с печально знаменитой московской Лубянкой.

Большой дом стал страшным символом беззакония и террора, знаком беды, нависшей над городом. В 1950-х гг., когда деятельность НКВД была предана огласке, начали появляться первые оценки, которые народ формулировал в анекдотах.

Приезжий, выходя из Финляндского вокзала, останавливает прохожего:

— Скажите, пожалуйста, где здесь Госстрах?

Прохожий указывает на противоположный берег Невы:

— Где Госстрах не знаю, а госужас — напротив.